Мариус вышел от своего деда в полном отчаянии. Он и шел к нему с очень слабой надеждой, а возвращался от него окончательно убитый.
Впрочем, всякий, изучивший основы человеческого сердца, поймет, что не намеки деда на улана Теодюля и не похождения последнего на улице Плюмэ так убивали Мариуса: эти намеки не оставили в его уме никаких следов. Они могли только поэту-драматургу дать повод ожидать каких-нибудь новых осложнений для Мариуса, но жизнь идет по другим законам, чем драма. Мариус был в том счастливом возрасте, когда человек не верит ничему дурному. Пора, когда человек готов верить всему, для него еще не наступила. Подозрения — то же самое, что морщины. У ранней юности нет ни подозрений, ни морщин. То, что волнует Отелло, только скользит по поверхности сердца Кандида*. Подозревать Козетту! Мариус скорее был бы готов на всякое другое преступление, только не на это.
Молодой человек прибег к способу всех страдающих, то есть к бесцельному шатанию по улицам. Он не думал ни о чем, что могло бы запечатлеться у него в памяти. К Курфейраку он вернулся только в два часа ночи и, не раздеваясь, бросился на тюфяк, служивший ему постелью. Было уже совсем светло, когда он наконец заснул тем тяжелым сном, который вызывает лихорадочную деятельность мозга. Проснувшись, он увидел стоявших в комнате, уже совсем одетых и сильно чем-то озабоченных Курфейрака, Анжолраса, Фейи и Комбферра.
— Ты не пойдешь на похороны генерала Ламарка*? — спросил Мариуса Курфейрак.
Для Мариуса это звучало как китайская тарабарщина. Он тоже вышел немного спустя после их ухода. Перед выходом молодой человек сунул в карманы пистолеты, которые дал ему Жавер 3 февраля и которые так и остались у него. Пистолеты эти до сих пор были заряжены. Трудно сказать, какая темная мысль заставила молодого человека взять их с собой.
Он бессознательно и где попало бродил целый день. Временами накрапывал дождь, но Мариус не замечал его. Он купил было себе в булочной на обед хлебец в один су, но, положив его в карман, забыл о нем. Кажется, он даже выкупался в Сене, не сознавая этого. Бывают минуты, когда у человека под черепом настоящее адское пекло. У Мариуса как раз было такое состояние. Он больше ни на что не надеялся, ничего больше не боялся. Вчерашний вечер начисто вымел из его сердца и надежду и боязнь. Он только с лихорадочным нетерпением ожидал конца этого дня. В голове у него осталась только одна ясная мысль о том, что в девять часов он увидит Козетту. Вся его будущность сосредоточилась для него в этом последнем счастье. Все остальное, кроме этого свидания, было для него закрыто тьмою. Когда он бродил по некоторым из самых пустынных бульваров, ему временами как будто слышался какой-то странный шум, доносившийся из города. Это заставляло его ненадолго приходить в себя и задумываться о причине шума. "Уж не дерутся ли там?" — думал он и затем снова впадал в прежнее полубессознательное состояние.
В сумерки, ровно в девять часов, как он обещал Козетте, молодой человек был уже на улице Плюмэ. Приближаясь к садовой решетке, он забыл все. Он сорок восемь часов не видал Козетты и теперь должен был увидеть ее. Только одна эта мысль и была у него в голове, все остальные бесследно испарились. Им овладело чувство глубокой, беспредельной радости. Такие минуты, в которые человек переживает точно целые века, хороши тем, что наполняют своим содержанием сердце всецело, не давая в нем места ничему другому.
Мариус юркнул сквозь свою лазейку в решетке и бросился в сад. Козетты не было на том месте, где она его обычно ожидала. Он проник в чащу и стал пробираться к крыльцу. "Она ждет меня там", — говорил он себе. Но Козетты не было и перед крыльцом. Он поднял глаза и увидел, что ставни во всех окнах заперты. Он обошел весь сад, но никого не встретил. Тогда он вернулся к дому и, обезумев от нетерпения, опьянев от страсти, охваченный ужасом, беспокойством, тоской, отчаянием, как хозяин, возвратившийся домой не в добрый час, стал стучать в ставни. Он долго стучал, рискуя увидеть, как отворится окно, из которого выглянет суровое лицо отца Козетты, и услышать грубый вопрос: "Что вам здесь нужно?" Но это были пустяки в сравнении с тем, чего он ожидал. Устав стучать, он возвысил голос и стал звать девушку. "Козетта!" — крикнул он. "Козетта!" — повторил он повелительно. Никто не откликался. Все было кончено: ни в саду, ни в доме, очевидно, никого не было.
Мариус устремил полные отчаяния глаза на этот мрачный дом, такой же темный, безмолвный и заброшенный, как могила. Он взглянул на каменную скамейку, на которой провел столько счастливых часов возле Козетты, потом уселся на одной из ступеней крыльца и с сердцем, полным нежности и решимости, в глубине души благословил свою любовь. Теперь, когда Козетта уехала, ему оставалось только умереть.
Вдруг он услыхал голос, как бы доносившийся с улицы сквозь чащу сада:
— Господин Мариус!
— Что такое? — спросил он, вскочив со ступени.
— Вы здесь, господин Мариус?
— Здесь.
— Господин Мариус, — продолжал голос, — ваши друзья ждут вас на баррикаде улицы Шанврери.
Этот голос не совсем был незнаком Мариусу: он напоминал сиплый и грубый голос Эпонины. Мариус бросился назад к решетке, отодвинул сломанный прут, просунул на улицу голову и увидел фигуру, похожую на молодого человека, поспешно скрывавшуюся в окружающем мраке.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь